Адаптивные стратегии российского населения и социальная активность

Определен характер влияния сложившихся адаптивных стратегий населения на уровень и векторность социальной активности. Сделан вывод, что адаптивные стратегии, формируя опыт выживания и даже успеха, могут порождать экстремистские настроения, требуя преодоления для формирования гражданских форм социальной активности.

Ключевые слова: адаптивные стратегии, социальная активность, модели социального поведения, алгоритмы повседневного действия, система социальных отношений.

Однако чтобы выявить, какова степень рационализации социального поведения, каким образом достигаются поставленные жизненные цели и чем мотивируется массовая деятельность, необходимо выявить влияние социальной активности на формирование продуктивных моделей социального поведения, реализацию индивидуальных и общественных ресурсов (образовательных, профессиональных, квалификационных).

Доминирующие адаптивные образцы поведения (как вынужденные, так и добровольные) в общем?то замечательны тем, что ограничивают цели социального поведения приспособлением к «обстоятельствам». Какие бы ни были выявлены типы социальной адаптации (основанные на добровольном принятии изменений; изменении себя, чтобы найти свои выгоды и др.), задачи адаптации связаны с мобилизацией имеющихся индивидуальных ресурсов или на сохранении достигнутого статуса, или на его возвышении путем действия на основе новых социальных алгоритмов.

Противоречия в обществе между старыми и новыми поведенческими моделями «разрешаются» в контексте пересмотра возможностей населения по критерию адаптивности. Цели же адаптивности не столь однозначны, их реализация не столь последовательна, как это может видеться в социологической схеме.

Одним из напрашивающихся выводов можно считать то, что адаптация населения происходила стихийно, путем отбора различных форм поведения, что выживание населения было оставлено на самотек и сопровождалось отказом от предшествующих социально-профессиональных и социально-ценностных позиций.

На наш взгляд, это имело ряд негативных последствий. Во?первых, во временном ракурсе становится очевидным, что социальная цена адаптации стала слишком высока в масштабах воздействия на индивидуальные и общественные траектории. Во?вторых, в обществе накопился ресурс социального реванша. Имеется в виду, что группы, которые получили падение социального статуса, испытали состояние социальной депривации из?за того, что не подкрепились ожидания относительно возможностей будущего социального выигрыша.

Сформировавшиеся адаптивные стратегии включают социальную активность в форме дистанцирования от социальной активности. Что же это означает?

А означает это, что в обществе есть довольно значительный потенциал локализации активности. Несмотря на влияние сложившейся системы социальных институтов по ограничению социальной активности, многим кажется: для того чтобы изменить существующий социальный порядок, недостаточно естественного течения истории и деятельности политических институтов, а необходимо наличие божественного начала и его возможностей как основания жизни и перемен к лучшему будущему [2].

Видно, что трезвый расчет и вера в собственные силы, в самого себя, присущие 57% россиян, не отменяет веры в Бога как ответственного за будущее страны и общества (58%)[3]. Такая «прагматическая религия» — следствие, на наш взгляд, перекладывания социальной ответственности и отказа от социального альтруизма в пользу сверхъестественных сил. Подобно рода рационализация — следствие формирования устойчивых адаптивных характеристик в жизни индивида и общества. В то же время это демонстрация того, в какой степени жизненные стратегии становятся стратегиями действующих разрозненно людей.

Признак социально адаптированных слоев населения — не только социально-профессиональный и образовательный уровни. Главным выступает удовлетворение достигнутыми условиями жизни, что делает проблематичным социально-активистскую мотивацию. Можно считать, что одним из своеобразных итогов предшествующего периода стало формирование российского «молчаливого» большинства. Российского в том смысле, что оно, не будучи в целом удовлетворено положением в стране, собственные индивидуальные усилия оценивает как позитивные и ставит, на свой взгляд, вполне реалистичные цели.

Не рискуя занять инвективную позицию, можно сказать: социальные изменения в обществе, связанные с рисками падающей социальной активности, неэффективностью механизмов социальной защиты и воздвижением новых социальных перегородок, привели к росту участия людей в поведении без выбора, когда путем отказа от накопленных профессиональных и социальных навыков приоритетными становились качества деловитости и предприимчивости, в общем-то трактуемые как нахрапистость и циничность по отношению к другим.

К тому же не следует забывать, что за годы реформы выработался своеобразный негласный консенсус по поводу взаимного невмешательства. Государство гарантировало определенную неправовую свободу в рамках легитимных практик, население не посягало на вмешательство в дела институтов, функционирующих по схеме собственного воспроизводства и удовлетворения корпоративных и узкогрупповых интересов.

Объявленные задачи российской модернизации требуют мобилизации человеческих ресурсов и придания социальной активности кумулированного созидательного воздействия. Таким образом, проблема легитимации относится к самому статусу существующих поведенческих стратегий и требует движения в поддержку смены адаптивных образцов на достиженческие. Адаптивные стратегии, как видим, разделяются в той или иной мере различными социальными слоями и группами. Социальная активность воспринимается в зависимости от социальной иерархии. Интерес к социальной активности предписывается наиболее обеспеченным и образованным слоям населения, в то время как группы, подпадающие под риск социального исключения, все больше воспринимаются не с позиции рационального выбора, а с позиции распространяющихся дискриминационных практик. Им предписывается позиция вынужденной адаптации, стабильности в бедности, ограничения даже базисных социальных потребностей и формирование вынужденно клиентелистских[5] ожиданий, связанных с адресной помощью.

Приоритеты социальной активности в российском обществе так и не сформировались. Мы можем наблюдать дисперсию заявленных целей, сопровождаемую разрозненностью действий, часто соперничеством на одном и том же направлении при упущении очевидных зон социального бездействия и апатии.

В принципе это свидетельствует о том, что россияне, с одной стороны, освободились от предыдущих форм социального патернализма. В то же время 34% — заявляют, что государство должно обеспечить полное равенство всех граждан: имущественное, правовое, политическое. И в этом смысле есть расхождения.

Устанавливая, с одной стороны, границы личной жизни, общество хотело бы большей уступчивости со стороны государства в соблюдении прав и свобод граждан. Это относится, как свидетельствует мировая практика, к компетенции общественных организаций и связано с определенным уровнем социальной активности.

Тем не менее несмотря на эти изменения, социальная активность как социальный регулятор не «работает», и граждане остаются в массе своей сторонниками консенсусной модели. Последняя предполагает, что государство живет по собственным законам функционирования, обеспечивает деятельность публичной сферы, а интересы отдельной личности, хотя и относятся к прерогативе государства, не требуют совместных коллективных усилий.

Касаясь проблемы адаптивных стратегий населения, нельзя не отметить, что в российском обществе действуют три взаимосвязанных критерия для определения классовой структуры[7], которые так или иначе не стимулируют социальную активность. Будучи в системе отношений собственности и власти, индивид, как правило, использует неотчуждаемый ресурс (специальные знания и умения) для включения в существующую систему социального доминирования, он не заинтересован в социальной активности, которая предполагает открытую и честную конкуренцию, а также формирование стереотипов достиженческого поведения.

Рассматривая адаптационные стратегии как совмещение советских патерналистских взглядов и сформировавшихся скромных потребностей и ожиданий, связанных с возможностью самостоятельного выбора, нельзя упускать из виду следующее обстоятельство: в современных условиях адаптивные стратегии априори означают прекращение социальной мобильности как по социальной вертикали, так и по горизонтали.

Подчеркнем: для большинства россиян запрос на равенство в обществе (на общество равных возможностей) означает, что так и не достигнуты основные социальные ожидания, связанные с переменами в общественной жизни, расширением возможностей социальной самореализации и раздвижением границ социальных перспектив. В этом отношении готовность российского общества к переменам определяется динамикой социальных предпочтений, не противоречащих друг другу и образующих достаточно гармоничную модель жизни [8].

Формирующиеся субъекты социальной активности относятся к существующим адаптивным стратегиям негативно, занимая позицию неудовлетворенности по поводу социальной пассивности россиян. Однако общественные организации часто следуют за «волнами» социальной мобилизации, следовательно, надеяться на освобождение от синдрома адаптивности не приходится. Скорее, социальная активность в этом направлении стремится к стихийному неуправляемому развитию энергии протеста.

В пришедшей на смену советской схеме регламентирования социальной активности выявляются новые стандарты поведения, которые связаны с максимизацией отстранения от социальных интересов и принятия ответственных решений. Отметить эмпирические признаки этих перемен в процессе социального структурирования нетрудно.

Речь идет о том, что вне зависимости от имущественного положения идеал гармоничной жизни характеризует не столько стремление к нравственному самосовершенствованию, сколько способ самолегитимации, самооправдания позиции социальной безактивности при существовании адаптивных стратегий.

Адаптивные стратегии, с одной стороны, создали общий стабильный фон, не позволяющий включиться социальной активности как ресурсу развития общества. Естественно, в этом повинны не какие-то конкретные лица, а приверженность сложившимся поведенческим стереотипам, в которых доминирует представление об адаптации как послушании или непослушании. Одновременно выявляются новые проблемы и вызовы, связанные с тем, что адаптированность к переменам перестает быть основным показателем социального самочувствия, т.к. не коррелирует с показателями уровня удовлетворенности жизнью.

Можно сделать вывод, что привыкание к переменам уже не означает просто выживание. Для большинства россиян значимым становится качество жизни, включая индивидуальную личностную самореализацию. При этом общественная гражданская активность остается достаточно невосполненной, хотя в России уже налицо многочисленные группы и слои, которые способны стать носителями новой культуры участия [9]. Потенциал дисперсен, локализуется в крупных городах, воспроизводится неравномерно и не выступает в качестве ведущей тенденции общественного развития.

Поэтому адаптивные стратегии, которые характеризуются ограниченным набором ресурсов, необходимых для их реализации, кажутся более подходящими в поиске баланса между горизонтом желаний и горизонтом возможностей. Социальная активность в этом смысле не воспринимается как инструмент большей эффективизации социального поведения, обеспечивающей возможности для успешной реализации этих стратегий, достижения приемлемых статусных позиций.

Вышеотмеченные 56% сторонников свободы не обязательно являются социально активными гражданами, т.к. для них свобода может означать и индивидуальную, неправовую свободу, и свободу действовать в рамках сложившихся социальных возможностей. Поэтому не совсем корректно деление общества на тех, кто выбирает индивидуальную свободу или общество социального равенства, т.к. в этом случае утрачивается смысловое различие между свободой как способом социального выбора и социальной самореализации, и индивидуальной свободой, вполне вмещающейся в контекст развивающихся адаптивных стратегий как результата индивидуального приспособления к жизненным обстоятельствам.

В том, что в обществе существуют не столько различия в ресурсах существования, сколько в действии социальной инерции и опыта выживания, можно видеть ситуацию ожидания худшего. Как отмечает Н.Ф. Наумова, рациональность поведения человека не сводится к расчету модели принятия решения, где определены приоритеты выбора, т.е. цели: ситуация относительно ясна и даже прогнозируема в смысле возможностей [11].

На наш взгляд, Н.Ф. Наумова права в том, что человек нуждается в иных, усложненных формах рациональности, которые задаются социальной активностью как способом преодоления ограничений на индивидуальном и коллективном уровнях. Именно действуя активно, человек, даже оказываясь в состоянии неопределенности, имеет возможность конструировать новые возможности, находить способы для повышения социальных позиций или, по крайней мере, субъективной самооценки.

Отвечая на вопрос, какое значение приобретает социальная активность при желании людей сформировать лучшие условия жизни, можно сказать, что создается благоприятная почва для снижения адаптивистских настроений путем расширения собственных социальных ресурсов. Речь идет о том, что для россиян становится очевидным: главным является не свободное самовыражение политических взглядов [12], не достижение удовлетворенности, а возможности социальной самореализации, которые могут сводиться к возможности честно работать и зарабатывать, при этом влияя и на формирование запроса на справедливое и разумно устроенное общество.

В таких условиях адаптивные стратегии могут иметь и позитивное значение, являясь точным индикатором социально-психологического состояния общества, требующего придания большей значимости социальной активности. Само понятие «удовлетворенность жизнью» постепенно включает возможность самореализации. Оно становится значимым фактором в процессе формирования общероссийского сознания и солидарности [13]. Добавим только, что социальное сознание и консолидация являются результатами социальной активности, а не социальной стагнации.

Адаптивные стратегии, включающие общение с друзьями как легитимирующий социальную пассивность фактор, повышающий социальную самооценку, уже не действуют в современных условиях, когда возник запрос на креативную деятельность и самореализацию. Замечания относительно того, что отмеченное желание относится только к работе, неполно, т.к. вне социальной активности, придания социального престижа профессиональной деятельности и артикулированности интересов не может состояться общественная оценка профессионализма.

Именно при проработке адаптивных стратегий яснее обнаруживаются их содержательные ограничения, неразрывно связанные с легитимацией неравенства и признанием ограниченности возможностей. Даже если социальная эффективность стимулируется социальным вознаграждением, нужно учитывать, что существуют иные представления о социальной отдаче, не связанные со скрытым распределением. Имеется в виду, что социальную активность нельзя отождествлять с нетерпением. Ее основной смысл состоит в уважении не только законов, но и интересов других в процессе структурирования человеком своего будущего.

В целом не разделяя упрощенного схематического видения адаптивных стратегий, следует осознавать, что социальная активность раскрывает и расширяет альтернативные поведенческие стратегии, побуждая общество выдвигать новые идеи и вырабатывать созидательные коллективистские практики.