О причинах кризиса гуманитарного знания

Предпринята попытка проанализировать основные причины, приведшие к кризисному состоянию современное гуманитарное знание в российском высшем образовании, на основе различения двух типов демократии — научной и обыденной.

Ключевые слова: наука, гуманитарное знание, профессионализм.

Важная особенность отечественного образования состоит в том, что первый университет был создан в России как своеобразное «продолжение» Академии наук, т.е. как такая организация, которая готовит научных работников, впоследствии становящихся преподавателями. Сама преподавательская работа рассматривалась только и исключительно как продолжение научной. Учеба в первом университете являлась продолжением научной деятельности самой Академии наук и самостоятельного значения вне науки не имела.

Это неслучайный факт. К нему нельзя относиться только как к факту истории развития образования в России, который характерен лишь для прошлого, поскольку всегда в начале любого процесса в той или иной степени проявляются не второстепенные, а сущностные, принципиально важные черты.

Если сравним это положение с современным образованием, то увидим, что высшее образование все больше превращается в самостоятельную сферу или, выражаясь старым философским языком, все больше отчуждается от науки. Это, конечно, не означает, что высшее образование утратило связь с наукой. Однако в отличие от первых этапов своего развития высшее образование уже не является только «продолжением» самой науки. Современное высшее образование перестало быть только формой существования самой науки.

Этот факт объясняют всегда одинаково: говорят, что развитие высшего образования идет как бы «вширь», становится все более демократичным как бы «по горизонтали», доступным. И как одно из следствий этого процесса — утрачивает глубину своего содержания. Это — банальное и в общем?то формально правильное утверждение, но им, однако, мы ни в коем случае не можем удовлетвориться.

Да, действительно, высшее образование приобретает все более демократический характер, становится все более доступным, и это в самом общем плане, конечно, хорошо. Плохо то, что современное высшее образование не просто отдаляется от науки, но приобретает все больше оттенок популярного, внешнего демократизма, что, на наш взгляд, губительно, поскольку не выражает внутренний, имплицитный, глубинный демократизм самой науки.

Проще говоря, в современном высшем образовании как бы сталкиваются две формы демократии: одна, присущая самой науке как непредвзятому поиску истины, и совсем другая форма демократии — улично-либерального, популярно-прагматического характера. Внутренне присущий самой науке демократизм в поиске истины вытесняется и даже подавляется в некоторых формах современного образования внешними формами демократизма. Высшее образование становится как бы местом противостояния (пока не очень явного) политического и научного демократизма.

Конечно, сама наука не утрачивает свое содержание в современной форме образования. Но именно внешняя, популярно-демократическая форма современного высшего образования оказывается причиной отчуждения образования от науки.

Имеется в виду тот факт, что приобретение определенных профессиональных навыков в вузе все меньше оказывается связано с фундаментальными научными основаниями той или иной профессии. Вузовский профессионализм приобретает все больше исключительно рыночный характер, все больше является только в виде ответа, реакции на те или иные требования рынка, а не на требования науки. Возникла своеобразная «рыночная вузовская наука», которая почти утратила связи с фундаментальным научным знанием и за научное знание признает только то, что отвечает требованиям рынка. Получается странная ситуация: не наука развивает вузовское образование, а потеснивший науку своим могучим денежным «плечом» рынок все больше занимает ее место.

Это, в частности, проявляется и в том, что аспирантура современного вуза все больше ориентируется на чисто прикладные исследования, в которых и стремятся найти тождество требования рынка с требованиями науки. Раньше это было принято называть «мелкотемьем» и критиковалось, но теперь считается нормой.

Аспиранты, которым вместо истории философии читается курс истории и философии науки (обычно это десять лекций и столько же семинаров на почти четыре тысячи лет развития науки), оказываются в странном положении: они никак не могут понять, какое отношение выбранные ими темы имеют к серьезной науке.

Например, аспирант пишет диссертацию о том или ином аспекте развития современного бизнеса в страховании или о той или иной форме организации междугородних перевозок, и когда ему даже вскользь начинают рассказывать о некоторых страницах развития науки, о научных революциях и др., он, естественно, никак не может понять связь между тем, чем он занимается, и наукой в фундаментальном смысле. В результате обычно у него в голове возникает известный штамп: история науки — это все прошлое, сейчас это не нужно (разве только для экзамена), а вот нужно только то, чем я занимаюсь.

Таким образом, одна из негативных сторон внешней демократизации высшего образования — совершенно изменившееся положение вуза. Если раньше вуз был как бы «учебным продолжением» науки, то теперь в лучшем случае вуз связан с наукой посредством требований рынка, если вообще иногда связан. Конечно, и раньше наука не игнорировала требования общества. Но требования общества и требования саморазвивающегося рынка (который у нас стал отождествляться с обществом) совсем не одно и то же.

Что же это такое — «демократизация образования»?

Обычно под этим понимают все большую доступность, распространенность и популярность высшего  образования и соответственно науки. Почти забыт или мало обращает на себя внимание на тот факт, что не образование, не науку нужно демократизировать, а сама наука по своей природе внутренне демократична. Забывают то, что исток современной демократии в лучшем смысле этого слова не в политике, не в либерализме, не в митингах и др., что за последние столетия именно развитие науки и привело к демократии.

Складывается впечатление, что об этом факте не помнят вообще. Вспоминают о диссидентах, революциях, войнах, о чем угодно. Но о том, что именно развитие науки в Новое и Новейшее время стало источником демократии, что «вычесть» развитие науки из процесса развития демократии нельзя — об этом не вспоминают никогда. Тот факт, что сама наука по своему объективному отношению к истине, объективности, критичности и самокритичности является самой глубокой формой демократии, что развитие демократии немыслимо без развития науки, что именно развитие науки было, есть и остается главным критерием развития демократического общества, в этом проявляется полная утрата памяти.

У нас думают наоборот: как-то молчаливо-бессознательно считается, что либеральный демократизм развивался сам по себе в России и должен быть как-то присоединен, «приклеен» к науке. Или, скорее, считают, что наука как-то должна развиваться «вслед» демократии, что демократия — это одно, а наука это другое, и надо их просто соединить.

Такой разрыв между наукой и демократией, конечно, не случаен. Он самым губительным образом сказывается на развитии образования. Именно этот разрыв приводит к ситуации, когда «родные» друг для друга наука и демократия — две стороны одной медали — начинают рассматриваться как посторонние, якобы не связанные друг с другом процессы, которые с помощью административных решений планируется соединить.

Ничего хорошего из этого не получается. И наиболее губительно такого рода искусственное соединение проявляется в высшем образовании, которое и есть та сфера, где по сути дела как бы «встречаются» наука и демократия.

Именно наука — источник подлинно свободного, «открытого общества», а не наоборот: открытое общество — источник научной истины. У нас же думают именно так: вот сначала надо сделать общество открытым и свободным. Хорошо, сделали. И теперь будем заниматься наукой, модернизацией и др. И… ничего не получается.

И не может, не будет получаться. До тех пор, пока не будет практически понята простая вещь: именно наука — источник свободы, но ни в коем случае не наоборот. Общество, в котором демократия как бы сама по себе, а наука сама по себе, не имеет будущего. Соединить их как различные стороны жизни нельзя.

Убежден, главный исток всех пороков современного высшего образования коренится в том, что, будучи наиболее близким обществу (в отличие от фундаментальных областей науки), современное высшее образование как наиболее открытая форма, наиболее близкий к людям способ существования науки испытывает на себе это разделение в наиболее тяжелых формах. Наложение улично-либерального демократизма приводит к опошлению, извращению внутренней демократичности науки, которая, конечно, не выдерживает нагловато-бездумного напора элементарно-прагматических целей, все отчетливее просматривающихся как якобы единственная цель высшего образования вообще.

Когда-то еще В.К. Тредиаковский писал о том, что унизить высокое легко: надо не просто посмеяться над ним, но низвести его до самого низкого.

Принципиальные особенности кризиса образования

Сегодня мы пребываем в ситуации, которую смог предвидеть еще Г. Галилей. Вот что говорит нам один из великих предшественников современной науки о негативных последствиях внешнего научного демократизма:

«Пышность титулов, равно как и грандиозность и обилие обещаний, привлекает естественное любопытство людей, непрестанно вовлекая их в различного рода заблуждения и химеры… В результате бесчисленное множество людей занимается ныне наукой, и счастлив тот, кто, движимый необычным внутренним светом, способен выбраться из темных и запутанных лабиринтов, по которым он мог бы до скончания века блуждать вместе с толпой, все более и более удаляясь от выхода.

Имея в виду все это, я в тех случаях, когда речь идет о философских материях[1], считаю не очень разумным судить о взглядах человека по числу его последователей». Поэтому нельзя думать, говорит далее Галилей, что «весь сонм хороших философов можно заключить в каких?то стенах. Они летают и летают только как орлы, но отнюдь не как галки. Орлы встречаются крайне редко, их мало видно и еще меньше слышно, в то время как птицы, летающие стаями, оглашают небо пронзительными криками, галдят, когда садятся, и гадят на землю под собой. Но, если истинные философы подобны орлам, то толпа глупцов, не знающих ничего, несметна. Велико число тех, кто знает малую толику философии, но наперечет можно назвать тех, кто основательно ее изучил»[2].

Здесь совсем нет никакого призыва к науке как элитарному занятию, доступному лишь «орлам». Но зато ярко сказано о демократическом популлизме в науке, который обязательно связан с шумными требованиями «галок», преклонением перед внешним эффектизмом науки и соответственно перед титулами. «Орлы» не сами себя отгородили от «галок», но своей жизнью, а не внешним шумом доказывают преимущество перед последними.

Сказано здесь еще и о другом: о том, что число последователей той или иной научной школы часто имеет мало отношения к истине. И как здесь не вспомнить пресловутый индекс цитируемости, который стал выставляться сегодня чуть ли не как главный критерий научной истины.

В свое время Н.Н. Поповский, ученик М.В. Ломоносова, писал, что в научных занятиях не надо «смотреть на мнение народно»[3]. Таких свидетельств в истории науки мы найдем очень много.

И суть их заключается не в призыве к замыканию в «башне из слоновой кости», но в том, что внешне популярные формы научного знания не то что нетождественны — прямо противоположны научной истине.

Наложение этих внешне демократических, популярных форм на образование губит последнее так, как не губят его открытые враги науки — невежды. Образование, сведенное в значительной степени только к таким формам, не может не оказаться в кризисе.

Свобода в истине против свободы от истины

Вульгаризация образования, элементы коррупции, дискредитация ученых степеней и званий оказались характерны по большей части именно для гуманитарной сферы. Почему?

Обычно ответ на этот вопрос звучит примерно так: в гуманитарной области нет той строгости, которая есть в естественных и технических науках, поэтому мнения выдаются за истину. Есть, конечно, и такое. Но в защиту гуманитарного знания надо сказать: понятие «точности» не является (да и никогда не являлось) прерогативой только естественных наук. Слово — главный «инструмент» гуманитарного знания — было и должно быть таким же точным выражением научной истины, как формула в естественных науках. Именно словом может быть выражена истина так же точно, как формулой.

Но почему же это не имеет места в современном гуманитарном знании? Почему современный исследователь-гуманитарий стал напоминать шофера дорогого внедорожника, который с одинаковым комфортом и успехом может повернуть в любую «сторону» своего исследования и везде одинаково хорошо «проехать»?

Именно для гуманитарной сферы и оказалось наиболее характерно и трагично то замещение внутреннего демократизма самой науки внешними демократическими формами. Как-то бессознательно в современном гуманитарном знании подразумевается не просто тождество двух вещей — истины и свободы, но именно свобода отождествляется с истиной. Не истина делает свободным, а сама свобода и есть истина: вот что стало очень характерно для современного гуманитария. Думают (но, конечно, в научных исследованиях редко откровенно пишут так прямо), что гуманитарное знание никакой собственной, внутренней логикой не обладает, и поэтому допустима любая интерпретация тех или иных фактов.

Есть и более глубокая причина, которая говорит о том, почему именно гуманитарное знание подверглось как бы главной, основной девальвации в вузе. Эта причина — в том, что гуманитарное знание оказалось не просто как бы наиболее «пересмотренным» в результате либеральных перемен, но вообще перестало рассматриваться как наука, знание в классическом смысле этого слова. Внешняя либеральная демократизация науки привела к тому, что научная доказательность была как бы изъята из сферы гуманитарного знания.

Главная причина этого уже названа выше: гуманитарные науки стали рассматриваться «по свободе», а не как свободные по самой своей «природе». Гуманитарное знание превратилось в вольно-либеральный перебор мнений, концепций, идей и др., конечно, не только и не столько потому, что наступили демократические изменения, но прежде всего потому, что перестали гуманитарное знание рассматривать как несущее свободу не по внешнему перебору, а как свободное по истине, которую оно содержит как обладающее свободой в логике своего развития.

Гуманитарное знание точно так же внутренне непредвзято и истинно, как и любое другое, точно так же требует к себе объективного отношения, а не субъективного скольжения. Но объективность, внутренняя логическая доказательность, обязательность и логическая правомерность выводов при наложении на гуманитарное знание демократических перемен (что обычно выражается терминами «возрождение» философии, культуры и под чем обычно подразумевают печатание ранее запрещенных книг и др.) привело к тому, что исследователь, субъект науки, перестал видеть в гуманитарном знании объект со своими собственными, внутренними законами развития и стал рассматривать свой объект исследования только как предмет личных манипуляций «в атмосфере раскованности и свободы».

Появилась какая-то «гуманитарная алхимия», где можно сочетать всё, что угодно, со всем, что угодно. Если мы посмотрим на диссертации, то увидим: когда автор говорит о методе исследования, он использует и исторический, и диалектический, и феноменологический, и вообще любой метод, т.е. по сути дела никакой. Авторская позиция полностью подменила объективность исследования, и это обернулось тем, что под новизной в диссертации по сути дела высказывается авторское мнение — и ничего больше.

По отношению к науке есть только две свободы: свобода в истине и свобода от истины. Иного нет и не будет.

Когда же между свободой и истиной появляется разрыв, попытка найти «третий путь», поставить научную истину на службу свободе, сама эта истина немедленно исчезает просто потому, что в науке эти два понятия — свобода и истина — тождественны. Но тождественны со стороны истины. Вот этот-то разрыв и произошел в современном российском (да и не только в нем) гуманитарном знании. В этом разрыве — главный порок современной гуманитарной науки.

Горькую картину являет наука, которая пытается найти свободу вне истины знания, «по ту сторону» от него и которая думает, что не истина делает человека свободным, а свобода делает человека истинным. Это, конечно, хорошо для митинга. Но наука и митинг — слишком разные вещи.

Все чаще сейчас проскальзывает мысль: следовало бы убрать из названий гуманитарных степеней слово «наука». Говорят о том, что надо вместо доктора философских, психологических или иных гуманитарных наук ввести названия такие же, как сегодня в культурологии или искусствоведении: «доктор культурологии», «доктор искусствоведения»… При этом, как обычно, ссылаются на Запад, где, например, есть много «докторов философии», но нет докторов философских наук.

Конечно, речь не идет просто о том, чтобы сократить название степени и убрать слово «наука». По сути дела, если отбросить второстепенные объяснения, речь идет о том, чтобы узаконить уже существующее разделение между гуманитарным знанием и так называемыми «точными науками». Не преодолеть то, от чего так страдает наука и что давно осознано и считается ненормальным положением, а просто узаконить такое разделение. Но это еще полбеды.

На самом же деле в таких предложениях скрыто иное (хотя, может быть, те, кто выступают с подобными предложениями, не всегда отдают себе в этом отчет). Скрыто то, что гуманитарное знание вообще перестает рассматриваться как логически доказательная наука.

К гуманитарному знанию начали относиться только как к перебору мнений, концепций, идей, которые якобы бездоказательны. Пусть де эти гуманитарии выясняют свои отношения. Или, как уже принято говорить, жизнь идет своим чередом, и ученые в своих вузах пусть и спорят, кто там был прав в истории, философии, культуре и др. Это не просто выражение глубокого равнодушия по отношению к гуманитарному знанию.

Настоящая беда в том, что если гуманитарное знание только игра эрудированного ума и она якобы бездоказательна, тем самым отрицается вообще то, что только и делает знание знанием, а науку наукой: отрицается содержательное, качественное развитие гуманитарного знания и соответственно гуманитарного образования.

Какое развитие может быть там, где уже нет никакой научной логики, а есть просто соревнование школ, мнений, престижа и др. в вопросах о культуре, философии и так далее? Какое научное развитие, т.е. возникновение качественно нового и более совершенного знания, может быть там, где есть только перебор мнений и разные их комбинации. По сути дела нам говорят, что гуманитарное знание как бы «по ту сторону» науки. Оно, конечно, как бы, с одной стороны, признается, но с другой — тут же отрицается, и в лучшем случае к нему начинают относиться как к некоей неполноценной науке.

Тем самым разрушается единство знания, единство науки и начинает культивироваться крайняя односторонность специализации. А это в конечном счете означает утрату наукой своей универсальности. Увы, теперь, вероятно, и в этом не видят ничего страшного.