Философия в образовании и жизни
— Владимир Васильевич, в советский период в пределах РСФСР в течение десятилетий существовало всего 4 философских факультета (МГУ, ЛГУ, УралГУ, РостовГУ). Сейчас их число многократно увеличилось. Что стоит за этим фактом — реальная потребность общества в философских кадрах или некая временная конъюнктура? Где вообще выпускники философских факультетов находят работу?
— Да, действительно. Сегодня около 60 вузов имеют лицензию на право вести обучение по специальности «Философия». Мы имеем в стране 14 философских факультетов и 16 факультетов с более широкими названиями, основу которых составляет философия. Философия является обязательной дисциплиной во всех вузах. (Кстати, этого нет в большинстве стран мира.) Это означает, что философов-преподавателей нужно как минимум столько, чтобы удовлетворить потребности вузов. А потребность достаточно велика. Вот представьте. У нас в МГУ 40 факультетов, на каждом читается философия. Даже математика не везде читается. Ссылаясь на западный опыт, говорят, что и у нас ее не должно быть в вузах. Но это лукавое утверждение. В Германии в гимназиях учатся 12—13 лет. Философию изучают с 10-го по 13-й классы, т.е. 3—4 года. Параллельно изучают этику или религию по выбору. Таким образом, немецкий школьник раз в неделю в течение 3—4-х лет систематически изучает философию. Более того, очень многие крупнейшие философы до сих пор читают лекции по каналам радио. В частности, курс таких лекций в свое время начитал Карл Ясперс. Такое обилие философии в гимназии действительно делает ненужным ее преподавание в вузах[1].
Таким образом, потребность в преподавателях философии очень высока. Поэтому и факультетов много. Но здесь также присутствует своя доля лукавства, ибо большинство выпускников по специальности не работают. Хотят, но не работают из-за крайне низкой зарплаты, крайне долгого карьерного роста, практически застывшей ротации кадров, что дополнительно связано с решением проблемы пенсий и пр. Я сегодня утром слушал интервью с офицером Вооруженных Сил, которому повышают зарплату до 40 тыс. рублей. Милиционер, став полицейским, тоже будет получать порядка 40 тыс. рублей. В образовании реформы идут более 20 лет, но что-то не слышно разговоров о повышении зарплаты вузовским преподавателям. Доцент — основная фигура в системе высшего образования — получает в Москве порядка 12 тыс. рублей. Ассистент получает еще меньше: 7—8 тыс. рублей. И вот представьте молодого человека, которого государство призывает еще решить демографическую проблему: завести семью, детей. Не будет он работать в вузе. У нас в высшем образовании нет системы ротации кадров, нет ограничений по возрасту. Получается двоякая ситуация. С одной стороны, вроде бы преподаватели-философы нужны, а с другой — выпускники философских факультетов в вуз не идут.
В то же время по крайней мере наши выпускники весьма успешно трудоустраиваются в системе управления, коммуникаций, в прессе, политических партиях, даже в бизнесе и т.д. И объясняется это достаточно просто. Любая деятельность в современном мире — это, прежде всего, коммуникативная деятельность, в которой умение понимать не только прагматически конкретные проблемы является очень важной.
Кроме того, тяга к философии связана с тем, что она нужна обществу и культуре. К. Ясперс связывал возникновение философии с высшим этапом самосознания человека, его отрыва от «животного царства». Человек благодаря своему мышлению стал размышлять о проблемах предельного свойства, в т.ч. о Бытии и Боге. Физически неприметное существо в каком-то смысле оказалось равным Бытию. Философ, наверное, необходим обществу прежде всего для размышления над ним, над самим собой. Он выполняет особую интеллектуальную миссию, фиксируя в своих мысленных конструкциях представление о мире как таковом. Он рассуждает об идеалах общественного развития, строит прогнозы, но может быть, его главной функцией выступает — предупреждение. Предупреждение общества о тех или иных негативных возможностях его развития. Это не всегда приятно, и философов, мягко говоря, часто не любят, возлагая на них ответственность за то, что те или иные предсказания сбываются. И тогда Ницше становится ответственным за германский фашизм, а Вагнер за бомбардировки. Вряд ли Ницше, панически боявшийся крови, мог представить, что томик с его цитатами будет атрибутом ранца солдата вермахта, а Вагнер о том, что его музыка будет запрещена в Израиле.
Когда философ делает свои выводы, он поднимается над временем и над собой как гегелевская сова Минервы (символ многих философских факультетов), которая смотрит на мир, когда он спит, т.е. спокоен, и может также спокойно все исследовать и оценить. Философ, если он стремится быть объективным, должен дистанцироваться от времени, от собственной культуры, от пристрастий, пытаясь найти некие общезначимые основания бытия. И прежде всего, он должен быть дистанцирован от власти в условиях когда власть все время пытается, так или иначе, использовать философский интеллект в своих интересах во все времена для придания фундаментального характера конструируемой идеологии. Философ — эксперт, а власть не очень приветствует независимого эксперта. Посмотрите вокруг. Мы, я думаю, занимаем первое место в мире по различного рода институтам и центрам стратегического развития, управления, прогнозирования и пр., которые состоят из одного человека и секретарши, но претендуют на всеобъемлющую экспертную оценку всех проблем общества. В результате никакой действительной и всесторонней экспертизы не проводится, а за нее выдаются те или иные, прежде всего идеологические пристрастия и выполняемые заказы. К сожалению, философы как эксперты ныне мало задействованы в обсуждении проблем развития страны. Считается, что эту функцию лучше выполняют политтехнологи, забывая при этом, что последние, может быть, в наименьшей степени сориентированы на истину, и сиюминутное достижение результата выступает у них на первый план.
— Недавно СМИ опубликовали информацию о высоких заработках ректорского корпуса…
— Интересно, а спросили ли у ректоров разрешение на такую публикацию. Я не берусь выступать в этом вопросе в роли судьи, ибо доход складываться может из разных частей, в т.ч. грантов и др. Я не очень доверяю прессе как с одной, так и с другой стороны. Есть ректоры, которые получают значительно меньше, а есть, которые значительно больше. Этот выброс темы зарплаты ректоров имеет вполне прозрачную цель переместить недовольство обычных преподавателей с государства на руководство вузов. Наверное, и здесь нужно устанавливать порядок, но это мелочь по сравнению с тем, что должно было бы платить государство, которое пока является основным работодателем преподавателей.
— Существует ли у нас современная философия? Мы говорим о русской философии, а состоялась ли она? Наши философы признаются на Западе? Что должно предпринять государство, чтобы продвигать в мире наших философов — представителей российской культуры, мысли?
— Честно говоря, вопросы такого типа уже надоели, ибо это можно отнести к любому виду деятельности в расчете получить обязательно негативный оттенок. К нам приезжают крупные философы, мы дискутируем с ними и как-то не ощущаем своей «ущербности». Но что у нас присутствует — это внутреннее желание исходить из того, что все, что там, лучше. К нам недавно приезжал крупный немецкий философ Юрген Хабермас. Мы решили издать его лекцию, которую он прочитал при переполненном зале на двух языках — немецком и русском. Причем все тексты, включая комментарии, сделаны нашими учеными. Я обещал передать эти тексты Хабермасу. Может быть, так и надо делать. Ведь проблема в том, что наших текстов часто просто не знают, а писать философскую работу на другом языке мне представляется не совсем верным, ибо философия — это «душа культуры», она вызревает из собственной культуры.
Я читал лекции в Католическом университете в Италии, читал лекции в вузах Китая. И везде присутствовало очень много студентов и коллег-преподавателей. Мы дискутировали, обменивались вопросами. Нормальный диалог философов, который не знает границ, ибо находится внутри единого смыслового пространства. Проблема в другом. Мы имеем гораздо меньше возможностей выезжать за рубеж. Сегодня почти отсутствуют статьи для преподавателей на командировки, соответственно нас там и знают меньше. Нужны специальные фонды и гранты как для обеспечения выезда наших коллег, так и приглашения к нам специалистов из-за рубежа. Необходимо издавать труды наших философов с ориентацией на распространение за границей, в т.ч. и через договора с западными издательствами. Но это все упирается в финансовые проблемы. В советское время издательство «Прогресс» выпускало книги на иностранных языках, продвигая труды наших авторов в мире. Можно возобновить и эту политику. Без всего этого мы не сможем преодолеть комплекс неуверенности.
— Но чтобы издавать наших философов, они должны быть на слуху, узнаваемы. Таков закон книжного бизнеса. За последнее время я не слышала о широкой философской дискуссии в прессе. Есть экономические, политические форумы, которые широко освещаются, а вот философских — нет.
— Думаю, что Вы не совсем правы. Достаточно хорошую прессу имеют наши конгрессы, проходимые под эгидой философского общества. Один из них проводил наш факультет в Москве, и он собрал более 2500 участников, пользуется популярностью проект «Дни философии» в Петербурге, который проходит ежегодно. Один из проектов, инициатором которого был В. Якунин, «Диалог цивилизаций» также хорошо известен и в нашей стране и за рубежом. В нем принимают участие наши и зарубежные ведущие философы. Кроме того, некоторое невнимание прессы это скорее проблема самой прессы, для которой какая-нибудь ссора между поп-звездами намного важнее философии и культуры в целом. В то же время мы живем внутри своего философского сообщества, которое выполняет собственные интеллектуальные задачи. Что касается форумов и дискуссий, то здесь, конечно, многие из них переместились на виртуальные площадки. Один из лучших проектов в этом смысле был «Русский журнал», который во многом заполнял и философскую нишу. Конечно, это было ближе к политической проблематике, но тем не менее. Имеются достаточно мощные издательские проекты, в частности в гуманитарной сфере это проект, осуществляемый Высшей школой экономики. Издается огромное количество философских журналов, где наряду с нашим базовым изданием «Вопросы философии» есть и Вестник МГУ: Серия философия, и Логос, ставший в последние годы одним из значимых, который издается В. Анашвили, но совместно с нашим факультетом. У нас реализуется проект журнала «Сократ», рассчитанный на молодое поколение и т.д. Философы приглашаются, может быть, не так часто в различного рода журналы. А такие наши коллеги, как, например, А. Ашкеров или Б. Межуев, доминируют в Интернет-пространстве. При этом, особенно для молодых коллег, характерна активность и готовность выступать в самой разнообразной аудитории — от чисто профессиональной до популярной. Наш факультет организует много круглых столов, дискуссий, иногда до трех в неделю, по самым разным темам. 14—16 декабря мы будем праздновать юбилей воссоздания факультета. В рамках этого праздника будут проведены две очень большие международные конференции, множество круглых столов и презентаций, в которых будут принимать участие не только философы, но и представители других наук, деканы факультетов и институтов МГУ.
— Наш журнал уделяет много внимания проблеме социализации молодежи. Большую роль в этом играет серьезная литература. Сейчас интерес к ней резко снизился. Между тем в молодежной среде идет поиск ответов на важные вопросы, имеющие мировоззренческий, нравственный характер. Говорят, Интернет перебивает интерес к серьезной литературе, к изучению философии. Как Вы оцениваете роль Интернет-среды в формировании мышления современного человека?
— Дело не только и не просто в Интернете, который предоставляет массу возможностей, в т.ч. и для чтения, содержит в виртуальном пространстве удивительные библиотеки, включая и по философии. Дело заключается в смене культуры. Мы стоим на пороге становления глобального коммуникационного пространства, в которое все культуры как бы погружаются и начинают функционировать по законам коммуникации. Коммуникация из средства, обеспечившего общение, превращается в средство как таковое. В связи с виртуализацией части нашей жизни, человек совсем иным образом понимает действительность и факты. Сегодня факт или событие — это часто не то, что есть на самом деле, а то, что сконструировано массмедийным образом, который, однако, претендует на фактичность и истинность. Молодые люди рождаются в этом новом мире и во многом естественным образом становятся ему адекватными. В таком пространстве реализуется фрагментарное или клиповое сознание, которое принципиальным образом дистанцировано от текста, тем более большого текста, подменяя его образами.
Я читаю спецкурс на эту тему, рассказывая студентам о процессах трансформации современной культуры. Говорю студентам, что дело не в том, что вы плохие. Меняется культура[2]. Мир быстро меняется, и так же быстро нарастают изменения. Вы посмотрите, как быстро эволюционирует компьютер. И поэтому мы должны понимать, что скорость всех этих изменений и эти огромные потоки информации не дают молодым людям читать книги! Но с другой стороны — эта скорость порождает другие формы общения. Они менее предсказуемы, в отличие от традиционных, но зато позволяют рассуждать на разные темы и не обязательно только о примитивных вещах, но и обсуждать серьезные вопросы. Хотя, надо признать, что во многом Интернет-пространству нельзя доверять. Дело тут в проблеме истинности, научности, которая подменяется проблемой массовости, сенсационности. Проблема истины подменяется внешней проблемой демократичности. Но ни демократичность, ни массовость не являются ценностями сами по себе, если они отдалены от истины. Существует очень тонкая вещь в понимании Интернет-пространства. В одной своей работе я пишу, что Интернет превращает нашу сегодняшнюю жизнь в карнавал. Поясню. Средневековый карнавал длился 2—3 недели. Это было действо, на котором в том числе высмеивалась высокая культура и её образы. Как ни странно, это было полезно для высокой культуры, не давало ей застыть в идеальных образах. Сегодня, особенно благодаря виртуальному пространству Интернета, карнавал стал постоянным действом. Поэтому все эти шуты и дураки в колпаках заполнили нашу жизнь, заставляя их слушать и наблюдать с экранов телевизоров то в маске политика, то в маске журналиста, а то и в маске философа. Игровая сущность карнавального шествия переносится в жизнь, внутри которой подвергаются крушению ценности и идеалы, культурные нормы и стереотипы поведения, доминирует неуважение к личности в самых ее разнообразных аспектах, даже сама ценность жизни как таковой оказывается обесцененной. Но жизнь не сводима к карнавалу и образам, и когда-то человеку приходится принимать решения, действовать и оценивать в реальной ситуации, где нет возможности, ошибившись, нажать другую кнопку, восстановить удаленное. Расплата бывает очень жесткой, так, многие люди не могут жить в реальной жизни.
Интернет быстро развивается. Есть колоссальные плюсы — доступ к большим объемам информации. Например, электронные библиотеки. Но возникает проблема анонимности и ответственности. Приведу пример. Двадцать человек пишут сочинение. Одному из них компьютер сообщает: «Ваша фраза слишком сложная. Упростите ее». Это означает, что 20 человек могут подчиниться компьютеру, и мы получим 20 одинаковых по форме текстов. Мы-то, взрослые люди, это поймем. А молодежь? Или мальчик из 7-го класса хочет изучать историю Великой Отечественной войны. В поисковике набирает «ВОВ» и находит, к примеру, опусы Суворова, автора «Ледокола». И мальчик может остановиться на его точке зрения. Но если мы, взрослые, понимаем, что есть еще и другие точки зрения, которые надо рассмотреть, то мальчик может остановиться на ней одной и воспримет ее как единственную. Здесь особенно важна роль школы, как приучить ребенка мыслить, понимать [3].
Свобода хороша, когда человек уже разбирается в чем-то, ибо тогда она связана с ответственностью. Но свобода оборачивается безответственностью, когда человек не готов к свободе. В этой связи приведу слова Ю.М. Лотмана, который очень правильно сказал о сексуальной революции, назвав ее контр-культурным явлением. Культура базируется на системе запретов, так называемой дихотомии «откровенного-прикровенного». Что-то в одном возрасте можно смотреть и читать, а что-то нельзя, рано. Формирование сознания идет эволюционным образом. Сейчас табу на запретные темы снято и подростки могут в кинозале рядом со взрослыми людьми просматривать излишне откровенный фильм, до образов которых он еще не дорос. И иногда уже до первой юношеской влюбленности он знакомится с такими эпизодами действа, после которых рискует уже никогда и ни в кого не влюбиться. То есть нарушается постепенное становление самосознания. Это очень опасное явление.
— Но может, пора формировать мировоззрение у молодежи и по примеру Канта вводить философию в гимназиях? Или Вы считаете, что философия должна оставаться вузовским курсом?
— В широком преподавании философии всегда есть опасность профанации. Это было всегда. Думаю, что не следует с умным видом преподавать философию в вузе за один семестр систематическим образом. Лучше рассказать о нескольких философах, о нескольких идеях. В философии не так важно, с чего начать, ибо через любую проблему можно выйти на остальные. Здесь нет деления на арифметику и алгебру. Поэтому философию в других вузах нужно преподавать максимально свободно и личностно, и я бы даже сказал страшную фразу, безо всяких стандартов, которые сегодня везде навязывают. Есть хороший этик, он выстроит философию через моральную проблематику, есть эстетик, он построит рассказ о философии через понятия прекрасного, есть методолог, он свяжет философию с науками и т.д.
Что касается школы… Кант очень хорошо говорил, что есть две философии. И ввел очень интересные термины: школярская философия — философия, которая присутствует в школах. В школе вас учили рисовать, но так и не научили. Математике учили, но вы не научились. Но Кант говорит, что вы все равно что-то в себя впитали от занятий, что-то осталось у вас в голове. Так вот, школа обеспечивает ребенка знаниями, которые становятся основой его мировоззрения. Поэтому и философия должна присутствовать в школе как школярская философия, как часть культуры, наравне с музыкой, рисованием, черчением. Но мы должны понимать, что школярская философия к профессиональной философии имеет очень малое отношение. Ее задача заинтересовать. И если преподаватель в школе сможет заинтересовать учеников философией, значит, задача обучения достигнута.
Следующий этап по Канту — философия в ее всемирно-историческом значении. Она анализирует предельные основания бытия и самого человека. Именно поэтому философию нельзя трактовать как чисто гуманитарную дисциплину. Она занимается предельными основаниями, в т.ч. и наук. У нас читаются курсы: философия физики, философские основания математики, философия биологии и др. Кстати, математика и философия своеобразные дисциплины. Математика не относится к естественным наукам, если она не прикладная, а теоретическая. И философию нельзя сводить к одному типу — к типу «гуманитарная наука». Они относятся к классу фундаментальных наук и носят междисциплинарный характер.
Человек должен очень много знать, чтобы философствовать. Поэтому студентам на первом курсе, когда вручаю удостоверения, я говорю: «У вас в дипломе будет написано квалификация «Философ, преподаватель философии». Квалификацию преподавателя философии мы Вам гарантировать можем. Но вот, что вы станете философами — это отдельный вопрос». Я. Бёме был сапожником, Б. Спиноза — стекольщиком и т.д. Философия должна проснуться в душе человека по мере приобретения знаний и опыта жизни.
— Значит философ — это призвание, определенный склад души?
— Действительно, призвание. Это очень точное слово. М. Вебер так и говорил. У него как раз была такая работа «Наука как профессия и призвание». Профессия должна совпадать с призванием, но не всегда так бывает. В философии часто разочаровываются. Например, если вы пришли учиться в медицину, то уж каким-нибудь фельдшером вы будете. А в философии, если вы разочаровались, то все потеряли.
— СМИ неоднократно сообщали: в Европе и Америке в период кризиса обозначился интерес к Марксу. Как оценивать это явление? Можно ли в России преподавать марксизм без идеологических клише и есть ли в этом заинтересованность?
— Моя лекция в Италии называлась «От любви до ненависти — один шаг». К Марксу в России было удивительное отношение. И у Маркса к России — особое отношение. Цитирую по памяти Маркса: «Я всегда ненавидел русских, но они носили меня на руках». Основополагающие работы Маркса переводились на русский язык, в т.ч. с резолюцией царя, который считал, что его работы менее вредны, чем те умонастроения, которые вызревали в России (народнический террор). А на столе у Маркса стоял портрет В. Засулич. Почему он не любил русских, понятно: царская Россия в его глазах была душителем свободы. Сложные отношения были у него с А.И. Герценом. Друг Маркса поэт Георг Гервег увел жену Герцена. В общем, типичная эмигрантская атмосфера.
Но есть удивительная вещь. Итальянцам очень понравилась метафора, которую я использовал. Мы в России в Маркса влюбились, но особо его не читали (имеется в виду — профессионально). Я, кстати, всего Маркса прочитал. Все, что было издано на русском языке, включая стихи. В 40 лет он пишет: «Дорогая Женни, я смотрю на твой портрет и мне не нужен ни пролетариат, ни мировая революция». Важно понять Маркса как человека. В наших вузах Маркса засушили. У нас мало настоящих специалистов по Марксу. Таких, как, скажем, профессор Г.А. Багатурия. Блестящий специалист. Он был консультантом многих фильмов о Марксе.
Я итальянцам говорю: мы Маркса полюбили. Но любовь такая вещь, когда в объекте вожделения мы выделяем приятные черты, а то, что неприятно — уходит на второй план. А потом наступает разочарование. Вот и мы в Марксе разочаровались. Началась перестройка и т.д. У нас произошел, так сказать, «развод по-итальянски» (здесь итальянцы захлопали). Мы Маркса почти убили. Когда известный французский философ Ж. Деррида приехал к нам в первый раз и многие ждали от него антимарксизма, он начал лекцию с фразы, которая всех шокировала: «Я не понимаю, почему в этой стране так третируют Маркса?» И это говорил Деррида, которого считают антимарксистом. Но он-то знал тексты Маркса, поэтому имел право его критиковать. Стоит заметить, что Маркса по-настоящему и раньше в Советском Союзе не очень-то изучали, а сейчас тем более. А на Западе популярность Маркса не падала никогда, более того, позже он стал даже неким брэндом, например в Германии.
В чем наша особенность? Марксизм в советское время был во многом подменен марксизмом-ленинизмом, и для многих людей фигура Маркса была либо идеологической иконой, либо зловещей фигурой. Но при этом, как я сказал, хорошо знали его только узкие специалисты. В истории же мировой философии и культуры Маркс занимает важное место как один из ведущих теоретиков социологии и политической экономии, наряду с такими именами, как М. Вебер, Э. Дюркгейм и др. Любопытно, что имя К. Маркса в западных университетах часто соседствует с другой популярной фигурой — это З. Фрейд, и это также не случайно, ибо оба они попытались сконструировать некую схему, с помощью которой можно объяснить широкий круг явлений — от человека до общества в целом. Работы К. Маркса лидируют по цитируемости наряду с Библией и эта популярность никогда не падала. Этим летом, будучи в Мюнхене, я приобрел красиво изданный учебник по философии, на обложке которого были портреты лишь двух философов — К. Маркса и Ю. Хабермаса. Обратите внимание, это был учебник для гимназий.
Почему сейчас произошел взрыв интереса к Марксу? Дело в том, что когда в 1917 г. стали строить социализм, векторы развития европейских стран разошлись. Парадокс, но от социализма очень выиграло население капиталистических стран. Капиталистическое государство было вынуждено равняться на те социальные программы, которые пропагандировал социализм, даже не всегда сам проводя их в жизнь. Социализм¸ с одной стороны, был жупелом, которого боялись, а с другой — примером, на который население призывало равняться свои государства в сфере социальной политики. Не случайно многие философы и писатели были буквально влюблены в СССР, просто не замечая ничего негативного. Когда социализм рухнул, то необходимость развивать социальный сектор экономики во многих странах отпала и стала резко сокращаться. Естественно, я упрощаю ситуацию, но в целом она соответствует реальности. Посмотрите, что сегодня происходит в западных странах — наступление на социальные программы. А это означает, что мы практически вернулись к классическому капитализму, который описывал Маркс. Помните, как он пишет в Капитале о том, что капитал больше всего боится потерять и даже немного уменьшить прибыль так же как «природа боится пустоты». Смелость капитала, можно сегодня для приближения к нашей реальности сказать, олигарха растет вместе с прибылью. И далее знаменитая мысль, которую я цитирую по памяти: «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он оживляется». По-моему «при 50 процентах может сломать себе голову, а при 100 — попирает все человеческие законы». Но далее, совсем близко к нам, при 300 процентах прибыли, а именно в нашей стране прибыль сегодня достигает таких процентов, «нет такого преступления, на которое не пойдет капитал, даже рискуя виселицей».
Вот Вам и объяснение нынешнего взлета популярности Маркса, когда люди понимают, что доминирует именно такая чрезвычайная прибыль, которая отнюдь не направлена на развитие общества и человека. Правда, этот интерес, особенно со стороны левацки настроенной молодежи, серьезно отличается по сути от того, что, например, было в 1968 г. Тогда молодежь, выходящая на улицы, действительно читала Маркса, а также труды Маркузе, Сартра, Хабермаса. Сам Сартр бегал по улицам Парижа с красным флагом. Сегодня, в условиях клиповой культуры и ее сопряженности с бесконечными шоу, происходит нечто иное. С теорией люди знакомы слабо, ибо книг читают всё меньше. Зато они много участвуют в различных шоу, флешмобах и пр., которые формируют постоянное желание присутствовать в такого рода «тусовках». И здесь неважно, носит она развлекательный, политический или протестный характер. Главное — соучастие. А это, в свою очередь, даже когда возникают серьезные политические лозунги, лишь имитация борьбы и протеста. Это опять некий образ средневекового карнавала, который при всей его развлекательности не обходился без смертей, слез и одновременно смеха. Мы действительно погружаемся в неосредневековый карнавал. Сегодня молодежь, которая участвует в различных протестных движениях (арабские страны, Европа, США), по моему мнению, менее социализирована — несмотря на то что существуют социальные сети, но зато благодаря последнему она очень мобильна. Совсем неважно, какое содержание имеет митинг: протест против расизма, политики и т.д. Это означает, что глубинных идей нет, а это страшно, поскольку господствует стихия и трудно предположить, что может стать жертвой разгула такой стихии. В нашей стране мы пока этого не пережили, но первые признаки уже налицо.
— То есть протест как шоу?
— Да, вся система работает на это шоу. СМИ разогревают публику под это шоу. Те, кто в нем непосредственно не участвуют, с удовольствием смотрят по телевизору и Интернету, как это происходит. Результатом становится то, что в шоу втягивается огромное количество людей. Посмотрите на нынешние политические дебаты — чаще всего это шоу, выстроенные по сценарию и сами по себе носящие карнавальный характер, ибо смысл этих дебатов неясен.
— Наверное, сейчас как раз очень нужны философы, чтобы помочь обществу, молодежи осмыслить новые явления, тенденции. А осознав и поняв, они смогут определиться с лидером.
— Думаю, что да. В частности, важно понимать, что молодежь наиболее затребована властью в сложные времена изменения политической системы, становления нового порядка в обществе, короче, в ситуации некой неопределенности и выстраивания новой системы власти. Дело в том, что когда идут какие-то серьезные изменения, то почти всегда возникает следующая ситуация. Строящаяся социальная система не может быть создана заново. В ней всегда присутствуют старые элементы и системы связи. Реформаторское крыло стремится к быстрым изменениям, но это проблема, в т.ч. не только структур, но и живых людей. Старое необходимо убрать как в виде самих связей, идей, так и их носителей, т.е. людей. Убрать, конечно, в смысле отстранить от власти, от публичной аудитории, от СМИ и пр. Часто законным образом это сделать нельзя и тогда возникает соблазн осуществить это нелегитимным образом. В этом случае очень часто опираются на молодежь, на создание различных молодежных организаций. И тогда нелегитимность действий может быть прикрыта ссылками на особенности возраста. Чаще всего сама эта прослойка молодежи обречена. Ей много обещают в новых властных структурах, но это естественно осуществляется в отношении единиц. А основная масса либо просто отодвигается, либо ее убирают, в т.ч. и физически, как это было , например, в результате культурной революции в Китае или аналогичных процесса в тридцатых годах в Германии. В молодом возрасте трудно осознать, что тобой манипулируют «взрослые дяди», решающие свои проблемы и использующие тебя как «пушечное мясо».
— Иными словами, молодежь — это неукротимая «безбашенная» сила, которая способна смести все на своем пути.
— Да, она способна устранить все преграды, но потом с ней так же поступают. Поэтому я всегда призываю своих студентов не поддаваться никаким манипуляциям. А сегодня для молодежи это трудно как никогда, ибо сама культура превращается в большую Машину Манипуляций, которая переваривает все. Например, во время грузинского кризиса (война в Южной Осетии) я был в Германии, а затем приехал домой. Так вот, в Германии я ни разу не видел президента Саакашвили, жующего свой галстук. А в России я только и видел эту картинку. Крутили этот ролик без конца.
— Формировали образ…
— Да, именно. Но ведь Вы понимаете, что истина где-то посередине. Немецкий обыватель после работы не видел Саакашвили, жующего галстук, а наш — видел в основном это. Мне Саакашвили очень несимпатичен, но ведь так был создан образ, и уже неважно, а сделал ли он в Грузии что-то хорошее или нет. Где-то читал, что Гитлеру чем-то нравился Сталин. Но Гитлер не курил, и поэтому в Третьем рейхе на фотографиях Сталина вымарывалась вечная трубка. Вот Вам пример создания положительного образа. То есть факты и события — есть результат конструкции, и сегодня убедительность этих конструкций благодаря новейшим медийным технологиям возросла несоизмеримо.
Так вот в чем состоит сложная задача для философа[4]… Задача философа — подняться над миром, когда все спят, и попытаться, насколько это возможно, объективно оценить, что же происходит на свете. Надо отвлечься от своего этноса, от своей религии, от своей принадлежности к этой территории. Надо встать над миром, над его дневной суетой. Вот это — важное искусство философа.
Ваш журнал правильно делает, что обсуждает проблемы, связанные с молодежью. Но вот обратите внимание. У нас в дискуссионных тусовках участвуют одни и те же люди. Нас, философов, очень редко привлекают к общественным дискуссиям. Конечно, мы и сами виноваты. Мне недавно предлагали быть ведущим передачи на телевидении. Я долго думал, в т.ч. и насколько это было бы полезно для философии. Но когда я прикинул режим работы (передачу хотели выпускать два раза в месяц), я понял, что тогда надо бросать свою основную работу, на что я пойти не могу.
Тем не менее молодежь сегодня прекрасная. Она более свободна в своем мыслеизъявлении, раскрепощена и открыта. В этой ситуации можно действительно формировать гармоничную личность, заниматься тем, чем всегда занимался университет — просвещением. Конечно, мы пытаемся это делать. Но есть опять же одно «но», которое мешает нам это осуществлять в полной мере. Это будущая неопределенность молодых специалистов, так как гарантии, что они будут заниматься своим делом, сегодня нет. А изнутри в системе образования назревает и во многом созрела проблема возрастного коллапса — через 3—4 года ситуация может просто взорваться. Идет резкое старение преподавательского корпуса. Часто лекции детям, которые пришли в вуз, читают преимущественно дедушки, а то и прадеды. Самой претензии к возрасту у меня нет (тем более я ближе уже к этой категории). Но система должна быть достаточно гармоничной и давать возможность людям, особенно когда им уже трудно работать, достойно существовать. Это и проблема пенсий, а значит достойного существования бывшего профессора, доцента и т.д. У нас нет ограничений на возраст, а и пенсия очень маленькая. Должна развиваться система приглашения опытных коллег, в случае если они ушли с постоянной работы, приглашения их для работы в качестве консультантов, для чтения спецкурсов и т.д. Но одновременно в вузы должно приходить молодое поколение. В мире есть варианты решений, но мне представляется, у нас эту тему вообще не затрагивают применительно к профессорско-преподавательскому составу.
— Московский и Санкт-Петербургский университеты получили особые статусы. Как это отразилось на развитии философского факультета? Не секрет, в первую очередь это касается МГУ, он всегда был экспериментальной площадкой, где формировались определенные модели обучения, которые затем брали на вооружение другие вузы страны.
— Про Санкт-Петербургский университет мне трудно что-либо сказать, но у нас в Московском университете (основная идея ректора В.А. Садовничего) задача вернуть университету первоначальный статус, который происходит от UNIVERS. Действительные современные тенденции в образовании изолировали факультеты друг от друга. В.А. Садовничий когда-то выступил с идеей, чтобы у нас были общие учебные, дискуссионные площадки. И вот сейчас, когда создавали новый учебный план, то такие площадки были предусмотрены. Посмотрим, как это будет реализовываться на практике (мы начали с сентября прошлого года). Подразумевается, что у студента будет больше возможностей выбора и что он сможет слушать лекции и посещать семинары на других факультетах. А факультет, с которого он пришел, будет это учитывать (в форме зачета). Это одна сторона. Вторая — состоит в том, что на самих факультетах мы будем создавать интегративные площадки, куда смогут прийти люди с разных факультетов. Мы можем предложить некоторый курс лекций, дадим аудиторию, проинформируем студентов. Студенты с различных факультетов прослушают цикл лекций, и это будет включено в зачет. Такая модель трудна, непривычна для нас, т.к. ломает сложившиеся традиции, стереотипы. Но она делает важным сам статус студента, т.к. при такой системе мы не заставляем студента слушать, что ему неинтересно. Кроме того, эта модель позволяет преподавателя вести себя по-другому.
— Студент теперь может ходить на лекции конкретного профессора? Но это же дореволюционная университетская практика.
— Да, это было, правда, масштабы были иные, но в советское время потерялось. Второе, что нам удалось сделать в МГУ (кстати, Питер пошел по другому пути) — это то, что основой нашей подготовки является выпуск магистров. Поэтому бакалавр считается «включенным» магистром. Это означает, что все наши бакалавры (пока еще не совсем юридически проработано, но право имеем) автоматически будут переходить в магистратуру. Это означает продолжительность обучения 6 лет. Не сокращение сроков обучения, как идет в большинстве вузов, а увеличение. Бакалавриат зачастую не является высшим образованием. Это на Западе хорошо осознают: вы там работу не найдете, если закончили только бакалавриат. Конечно, мы будем отсеивать слабых, но в основном — это магистратура, которая возможно перманентно будет переходить в аспирантуру. В области развития философии это нас спасает. Путь подготовки бакалавров — это тупик. У нас перевернутая реформа, извращенная в этом плане. Бакалавр — это человек, который не имеет специализации. Грубо говоря, чтобы готовить бакалавра, вузу кафедры не нужны. А у нас традиционно в российской системе образования специализация начинается на самой ранней стадии обучения. Например, у нас на философском факультете 17 кафедр. Ну, как мне в рамках бакалавриата дать специализацию по истории философии? У нас общий курс истории философии 5 лет. Нам говорят, вот они, бакалавры, перейдут в магистратуру, там и наверстаете. Ну, как это можно сделать, если в магистратуре обучаются всего два года? Если уж делать, то надо делать наоборот: 2 года — бакалавриат, а 4—5 лет — магистратура. То есть ты сначала получи общее образование, а потом переходи к специализации. Поэтому Московский университет пытается от такой модели образования уйти.
— Вы являетесь председателем экспертного совета по философии, социологии и культурологии ВАК. В чем, на ваш взгляд, заключаются «узкие» места (проблемы) в системе подготовки специалистов с учеными степенями по философским наукам и каковы пути их решения?
— В последние 5 лет ВАК сделал очень многое. Правда, есть недовольство, связанное и с количеством публикаций, и перечнем журналов. Это потому, что у нас все приобретает черты коррупционности. Но, тем не менее, ВАК удалось приостановить буквально потоки низкопробной продукции (откровенно слабых научных работ). За эти 5 лет, я — очевидец, на наших заседаниях, которые проходят 2 раза в месяц, мы отсеиваем по 20—30 кандидатских диссертаций. Это только по нашим дисциплинам! Наверное, были и не лучшие решения, за которые ВАК критикуют, например пресловутые списки журналов для публикаций. Мы, конечно, живем в нашей стране и все понимаем, но вряд ли кто ожидал той коррупционной составляющей, которая возникла при решении проблем публикаций статей. Готовился механизм постепенного отказа от такого списка.
Но летом произошли изменения, которые никто сейчас объяснить не может. Функции ВАК значительно ограничиваются, особенно в части контроля над кандидатскими диссертациями. Защита полностью ложится на плечи диссертационных советов. В принципе это верно. Но, как и с теми же списками, думаю, что очень многие советы к этому не готовы. Я это говорю только исходя из того масштаба нарушений, которые допускались диссертационными советами, и из количества тех советов, которые по этим причинам были закрыты. Внешне для аспирантов это прекрасно. Не надо мучиться с публикациями, точнее, с их количеством. Более того, доля ведущих вузов — это действительно нормально. Но ведь у нас огромное количество и слабых вузов. Тогда надо уж было сначала провести некое ранжирование вузов и некоторым из них разрешить создание диссертационных советов, а некоторым нет. Но это требует очень жестких решений и конфликтов с региональным начальством, на что вряд ли пойдут. Таким образом, я думаю, резко возрастет поток некачественных диссертаций, причём об это особо и знать никто не будет. Второе следствие — это открытие дороги для защит чиновников. ВАК много с этим боролся, и любой чиновник, претендующий на защиту, вызывался в экспертный совет. Как это будет контролироваться сегодня, не знаю. А если не будет контролироваться, то очень скоро у нас все чиновники станут кандидатами наук. Это может привести к созданию весьма коррупционно емкой системы. Поэтому для меня все эти решения, касающиеся образования от школы до ВАК, представляются смутными.
— Тогда вопрос из более конкретной плоскости: о связи вузовской и академической науки…
— Здесь у нас все более или менее нормально, т.к. эта связь традиционна для университета. Для классического университета считается традиционным, что профессор, читающий лекции, одновременно является ученым. А ученый, который действительно является ученым, ведет занятия с студентами. Вот суть классического университета, которая существовала задолго до такого модного слова «инновация». Классический университет всегда исходил из того, что главное — истина, в аудитории не должно быть политики. Как когда-то говорил М. Вебер, вступая в должность ректора, «пророку и демагогу нет места в аудитории, они могут выступать на улице». Сегодня принципы классического университета тоже подвергаются сомнению. Возможно, что-то и надо бы откорректировать, например, с позиций, как трудоустраиваются его выпускники. Университет работает на общество в целом. А сегодня у нас происходит подмена. В Германии просто сделано. Она разделили вузы на классические университеты и на то, что мы называем инновационные исследовательские университеты.
Сейчас идет волна разговоров, что качество образования должен оценивать работодатель, т.к. к нему идет выпускник вуза. Очень опасная тенденция. Я с этим сталкивался, будучи проректором МГУ. Однажды на филфак пришел работодатель с требованием к выпускнику: знание 2—3 иностранных языков плюс еще кое-что. И такой специалист должен быть подготовлен за 4 года. Никакой работодатель не оплатит классическую филологию. Не будет платить за научные изыскания, например, А. Эйнштейна, работника патентного бюро, который неизвестно чем занимался по отношению к существующей тогда теоретической физике (помимо основной работы). Конечно, мнение работодателя должно учитываться, но оно не должно быть решающим. Работодателю не нужны теоретические курсы филологии, математики и др. Обратите внимание, мы же рухнули в платную систему образования. Много ли Вы знаете вузов, где открыли платные отделения химии, физики, биологии, математики?
— Нет, в основном это юриспруденция, экономика и финансы.
— Вот именно. Поэтому идет не экономизация образования (как часто говорят), а коммерциализация, когда в образовании видят только источник дохода. В сущности, это просто отложенная продажа дипломов. Качество обучения, естественно, низкое. В последнее время это стали, кажется, понимать.
— В целом, если сравнивать отечественную и зарубежную философию — философия российская состоялась? Можно сказать, что у нас есть и развивается философская наука?
— Я не стал бы навешивать ярлыки «русская», «немецкая» философия. Это тоже наша особенность. Ведь в Германии вы не встретите кафедру «германской философии». А в Японии — «японской философии». А у нас есть кафедра русской философии. Мы всегда подчеркиваем свою самобытность.
Профессиональная философия возникла в России очень поздно. Помните, мы в школе учили, не знаю, как сейчас, фразу В.Г. Белинского, взятую им у Гегеля: все разумное действительно, все действительное разумно. Представьте себе, в Германии уже завершался немецкий идеализм, а у нас профессиональная философия не начиналась. И в этом нет ничего страшного. Зато у нас была блестящая литература, где множество философских проблем содержалось. Не случайно Ф. Достоевского называли основателем экзистенциализма. Его обожают на Западе, на него ссылаются.
Надо понимать, что страны бывают разные по историческому возрасту, и у каждой страны были свои предпосылки для развития. В истории нашей культуры был знаменитый Серебряный век, когда удивительным образом (и такого не было в Европе) в русской философии зародилась так называемая платоновская линия — «Софийная линия». Здесь философия трактовалась не как наука, а как мудрость. В советский период произошло обратное — эта линия исчезла, поскольку система была идеологизирована. Многие философы уходили в сферы менее идеологизированные. Поэтому у нас в этот период активнее, чем на Западе, развивалась философия и методология науки или просто философия науки. Я считаю, это было блестящее развитие.
В чем мы объективно проигрываем (хотя не люблю это слово)? В том, что русский язык, на котором пишутся наши работы, в мире знают меньше, чем английский. Но из-за этого переходить на английский язык, считаю, неправильно.
— Посоветуйте молодым ученым, как сохранить родной русский язык и в то же время быть включенным в мировое научно-образовательное пространство.
— У меня была такая история. Пригласили во Францию читать лекцию. Я знаю немецкий. Первоначально сообщаю, что лекцию прочту на немецком. Они согласились. Но потом подумал: француз приезжает в Россию, и мы ищем ему переводчика. А мы должны ехать туда и читать лекции на другом языке. Мы написали письмо, сообщив, что лекция состоится на русском языке. Они долго думали, согласились и даже оплатили работу переводчика. После лекции французская сторона согласилась, что мы приняли верное решение.
Мы говорим, что это модно, и начинаем говорить по-английски. А всегда ли это правильно? Вот, В.А. Садовничий вспоминал, в 1960-е годы к нам в СССР приезжали математики из Англии и говорили на русском языке. Думаю это более верно, если мы ценим русский язык, свою науку.
Вступаем в тот же Интернет… Он приводит нас к некоему однотипичному языку, он и не английский вовсе. Поэтому мы должны к русскому языку относиться очень бережно. Из европейских стран только Франция борется за свой язык, принимая соответствующие законы. Недавно была дискуссия о введении русского языка в ЕС как одного из европейских языков. Правильная идея. Мы после перестройки сделали большую ошибку. Нам надо было выделять деньги на поддержку русского языка, по крайней мере на постсоветском пространстве.
Я был в Таджикистане, Китае. Там теперь в основном только пожилые люди говорят по-русски. Сейчас на Украине молодежь уже не знает русского языка. А как американцы делали: они в Индии распространяли теле- и видеокурсы английского языка. И нам надо продвигать свой русский язык, чтобы стал языком межнационального общения, по крайней мере на территории бывшего СССР. В СНГ — уже реальная потребность в этом. Думаю, и в мире. Сюда надо вкладывать средства.
[1] Так же как иностранный язык. В западных университетах, на неязыковых факультетах иностранного языка нет. А у нас он в вузах есть, а язык мы знаем хуже. Это парадокс. Потому что когда предмет вводится как обязательный, то он становится предметом для троечников. А язык, если он остается, должен быть пролонгированием знания на конкретную дисциплину, что у нас отсутствует.
[2]И не надо по этому поводу лить крокодиловы слезы. Почему эта культура в штыки принимается старшим поколением? Да потому, что в отличие от предыдущих периодов очень быстро идут изменения. Кто бы в Средние века узнал о ребятах из Ливерпуля, которые спели свои песни? А сегодня вечером спев песню, завтра тебя знает весь мир.
[3] Вообще-то культура, как это ни странно, связана с принуждением, насилием. Не будет ребенок ходить в театр, если изначально его не заставить, не будет учиться музыке, если родители первоначально не будут его заставлять. Ребенок со временем это осознает. Но время уже упущено.
[4]Здесь В.В. Миронов указывает на множество подаренных фигурок сов, размещенных по всему кабинету. Сова Минервы, — это образ мудрости, по Гегелю, — вылетает в полночь. — Л. Тюрина.
.png)
