История в высшей технической школе: методологические проблемы
Одна из ключевых проблем преподавания истории в высшей технической школе — незначительный объем учебных часов. В статье предлагается методологические и мировоззренческие подходы, позволяющие в определенной степени решить эту проблему.
Ключевые слова: мировоззрение историков, методология, теория исторического процесса, специфика исторического пути России.
История в техническом вузе представляет собой органическую часть блока социально-гуманитарных дисциплин, целью изучения которых — формирование гуманистического мировоззрения, гражданственности, социальная адаптация будущих инженеров. Значимость этих целей не только не уменьшается, а, наоборот, возрастает, поскольку мировоззренческие ориентиры в обществе в целом остаются размытыми.
Старшее поколение утратило возможность передавать молодёжи свои социальные ценности, т.к. за последние 20 лет политические и экономические основы общества принципиально изменились. Молодое же поколение через СМИ впитывает то, что почти не имеет в нашем обществе исторических корней. В этих условиях средняя и высшая школы оказываются чуть ли не единственными институтами, которые формируют национальную духовность и научное мировоззрение.
Со времени вступления системы образования России в стадию реформирования, опубликованы сотни статей, посвященные проблемам гуманитарных дисциплин в высшей технической школе. Большинство авторов пытается найти пути решения проблем изучения истории за рамками своих курсов, в основном, за счет увеличения объема учебных часов. Но сложное положение, в котором преподаватели технических дисциплин оказались в ходе разделения высшей школы на бакалавриат и магистратуру, для историков превращается в практически в безысходное.
Между тем, существуют направления, позволяющие и в нынешней ситуации поднять качество преподавания истории. Речь, прежде всего, идет о совершенствовании содержания нашего курса.
Выбор курса
В настоящее время кафедры истории технических вузов руководствуются ГОС ВПО. Однако, во-первых, он разработан для исторических факультетов университетов и педагогических вузов, выпускающих «историков» и «преподавателей истории» по специальности «История». Однако, количество учебных часов, выделяемых в технических вузах на изучение истории, на два порядка меньше, чем на исторических факультетах. Поэтому при попытке использовать данный стандарт в технических вузах происходит неизбежное выхолащивание образовательного процесса.
Во-вторых, эти стандарты непригодны, т.к. у исторических факультетов университетов и кафедр истории технических вузов разные цели. Стандарты по истории исторических факультетов предусматривают овладение выпускником умениями и навыками, изложенными в 23-х пунктах. Достигнуть этого кафедрам истории технических вузов, в распоряжении которых приблизительно 8 лекций и 16 семинаров, невозможно в принципе.
Незначительный объем часов заставляет нас очень внимательно подойти к определению предмета курса истории. Вроде бы, таким предметом должны стать закономерности развития России как развивающейся во времени социоисторической системы. Показать эти закономерности в отведенные часы возможно, если мы могли бы в педагогической работе опереться на академические исследования. Но их катастрофически мало.
Историки технических вузов в выборе направлений научного исследования ограничены рамками преподаваемого курса «История Отечества». Но изучая одну Россию, полноценного теоретического знания не получишь. Опереться же на академическую науку сложно, поскольку исследований по теории исторического процесса катастрофически мало [1]. В равной мере слаба отдача от ученых гуманитарных вузов, хотя отдельные вопросы теории исторического процесса разрабатываются в 14 университетах. Изучение собственно исторического процесса в целом тонет в значительном количестве мелких проблем.
Частично можно согласиться с Н.С. Розовым, считающим, что это результат «эмансипации от надоевшего марксизма, вкупе с которым были отброшены темы крупных исторических сдвигов и трансформаций, задачи выявления объективных закономерностей и т.д.» [2]. Но, скорее всего, причина малого числа исследований по общемировым и российским закономерностям лежит более глубоко.
Создание теории всеобщей истории, сравнение социальных общностей сопряжено с элементом риска. Историки все-таки тяготеют к индивидуализации исторического процесса, больше интересуются деталями. Анализ же возникновения и развития социоисторических систем делает этот процесс излишне абстрактным. Поэтому вполне естественно, что методология, рассчитанная на исследование макроисторических процессов, интереса для основной массы историков, работающих на уровне исторических событий, большого интереса не представляет.
В какой-то мере, недостаток исследований по теории исторического процесса компенсирует такая междисциплинарная наука как клиодинамика, использующая методы математического моделирования для выявления долговременных социально-исторических закономерностей. Здесь есть ряд любопытных работ. Но полученных ответов по-прежнему меньше, чем остающихся нерешенными вопросов по ряду причин:
во-первых, большинство авторов — не историки (исключения из этого очень редки);
во-вторых, анализ слишком уж широк — человечество в целом, в лучшем случае — регионы;
в-третьих, при полученных исследователями интересных результатах остается открытым вопрос — в какой мере к истории применимы методы других наук, в частности, математики?
В определенной степени созданию теории исторического процесса помогает макросоциология, изучающая крупномасштабные социальные системы, исторически длительные процессы, тенденции развития общества в целом. По объему предметного поля историческая макросоциология совпадает с всеобщей историей. Но предмет этой дисциплины узкий — cоциология. К тому же материала по истории России очень мало.
Несколько `больший научный эффект имеет компаративистика, рассчитанная на изучение конкретного общества. Именно она и позволяет выявить специфику России. Это направление возникло у нас на рубеже 1980—1990 гг. в виде теории цивилизаций. Тогда требовалось найти методологическую альтернативу марксизму. Но марксистская теория и методология рухнули, а с ними — и неокрепший интерес к цивилизационной методологии. Отчасти это произошло потому, что сместился исторический анализ: с макроуровня (с уровня всеобщей истории) на микроуровень (уровень событийный, локальный). Десятки лет он был за рамками внимания историков, накопилось столько нерешенных интересных проблем, что увлечение бытовой историей, психоанализом, ментальностью отдельных социальных групп вполне объяснимо. И все-таки, небольшой объем учебных часов, имеющийся в распоряжении историков технических вузов, требует сосредоточения внимания именно на макроисторических процессах, на изучении России как специфической социоисторической системы.
Методологический тупик
Однолинейное восприятие исторического процесса, т.е. предположение, что все регионы мира и страны проходят, пусть и в разное время, одинаковые стадии развития, изначально закладывает оценку истории России как неполноценной социоисторической модели, поскольку в Европе всегда существовали более развитые социально-политические институты. В результате со времен П.Я. Чаадаева практически вся история России оценивается со знаком минус. Критическое отношение к самим себе, переходящее все разумные пределы, пронизывает историю от Александра Невского до Б.Н. Ельцина. Получается плохо всё.
Пример
Революцию 1905—1907 гг. мы оцениваем как незавершенную; революцию 1917 г. как национальную катастрофу, породившую тоталитаризм. В оценках 1930-х гг. минусы бесконечно перевешивают плюсы. Н.С. Хрущева воспринимаем как исключительно авторитарного лидера, а политику Л.И. Брежнева как «застой» и т.д. Между тем, западные историки давно пришли к выводу, что в мировой истории «мир» большей частью не имел глобального характера, а всеобщность истории в древности основывалась на цивилизационной гордыне и географическом невежестве.
На закрепление в нашем сознании однолинейного восприятия мира, безусловно, повлияла использовавшаяся в советской науке формационная теория. Но истоки этого глубже. Формационная теория наложилась на уже сформировавшееся европоцентричное восприятие мира образованных слоев населения. Этот процесс начался с копирования русской аристократией в царствование Екатерины II западноеропейского быта и был закреплен созданной в царствование Александра I первой системой образования. Образцом тогда была взята западноевропейская педагогика, прежде всего, немецкая.
Медленное расставание с историей России как интегрированной частью общемирового исторического процесса сегодня (спустя 20 лет после революции 1991 г.) обусловлено уже не формационной теорией К. Маркса, а нашим историческим сознанием. Его основы были заложены одновременно с возникновением в XIX в. российской исторической науки. В условиях отсутствия политической свободы мы взяли в качестве научных понятий и принципов уже сложившиеся западноевропейские образцы. Эти гуманистические и либеральные принципы оказались настолько притягательными, что вопрос — адекватен ли анализ всеобщей истории, создающийся представителем одной, определенной культуры для другой страны с иными устоявшимися традициями? — оказался, не важен.
Нынешняя история мира написана европейцами на основе системы ценностей, сложившейся у них в XVIII—XIX вв. Эти ценности как основное направление развития человечества русская интеллигенция приняла безоговорочно и полностью. Поэтому изучение национальных политических институтов, эффективности работы разных ветвей власти велось с позиций западной идеологии.
Между тем, у нас политическая практика, деятельность правительств строилась на основе социально-экономических возможностей российского общества. В этих условиях, во-первых, между властью и образованной частью общества в XIX—XX вв. существовало трагическое непонимание друг друга. Во-вторых, отечественные гуманитарные науки постоянно оказывались в методологическом тупике: все специфичное воспринималось как признак отсталости.
Резко критический подход к советскому периоду во многом вытекает из краха несостоявшихся надежд и иллюзий. Обещанный к 1980 г. коммунизм не построили, да и сам строй в 1991 г. рухнул. В результате вроде бы получается, что наша страна в очередной раз оказалась на обочине мирового развития.
Однако, если исходить не из партийных планов, а из исторических итогов, выводы окажутся иными. В течение десятилетий, т.е. в очень короткий промежуток времени, страна перешла от традиционного аграрного уклада к современному индустриальному обществу.
Сегодня в РФ — в сущности те же социально-политические и экономические процессы, те же трудности, что характерны и для большинства стран Европы. Иными словами, дело не столько в истории, сколько в самих историках. На самом деле в каждую историческую эпоху, исходя из имеющихся возможностей, приоритетные для власти проблемы всегда решались. Это были геополитические интересы страны в том понимании, какое было доступно в определенный исторический период.
Разобраться в терминологии
Сегодня основная масса историков на общефилософском, общеметодологическом уровне приняла положение о многообразии критериев прогресса и механизмов развития. Но дальше этого дело не пошло. Признание многообразия практически никак не отразилось на оценке конкретных исторических процессов и явлений.
Признание многообразия существовавших в истории духовных ценностей требует очень осторожного обращения с научными понятиями, с которыми мы работаем.
Сейчас в учебном процессе и даже в науке одновременно используется марксистская терминология (в виде понятий «классы», «формации» и др.), западноевропейская терминология («тоталитаризм», «модернизация», «информационное», «постиндустриальное общество» и др.), видоизмененная по форме, но советская по сути терминология (к примеру, «сталинизм»). Среди понятий есть также нейтральные — «государство», «политическая система», «политический режим» и др.
Есть и оценочные понятия — например, «авторитаризм».
В западноевропейской науке такой режим считается исторически несовершенным и политически опасным. Между тем, демократия как форма политического режима, как доминирующая духовная ценность для большинства стран — явление относительно молодое, но самодостаточное. При том, что ее значение для решения социальных, экономических и внешнеполитических проблем может быть гораздо менее значимой задачей. XX век дал массу примеров, когда не только в странах Юго-восточной Азии, но даже в странах Запада политические перевороты порождали одновременно «авторитаризм в политике и успех в экономической, финансовой, социальной сферах» [3].
Если изначально исходить из порочности авторитаризма как политического режима, сложно понять причины успеха антидемократических сил, стабильности и продолжительности существования авторитарных режимов. Поэтому вслед за А.Н. Медушевским можно лишь повторить: «авторитаризм — это не всегда плохо. Иногда эта форма политического режима играла позитивную роль, особенно — в условиях острых конституционных кризисов и вообще социальных кризисов» [4].
В дореволюционной России аналогом авторитарной формы правления было самодержавие. Ее наличие — отнюдь не изначальный порок нашего исторического строя. Это историческая данность: та реальность, с помощью которой у нас решались те же проблемы, что и на Западе демократическими методами.
Признание специфики исторического пути совсем не означает некую неполноценность: просто мы шли другим путем, использовали иные средства для достижения единых общечеловеческих целей — счастья, справедливости, спокойствия… Более того, Россия и СССР на протяжении как минимум 400 последних лет находились в едином европейском историческом пространстве.
История же нашей страны в XX в. — это прямой результат западноевропейских социально-политических процессов: Октябрьская революция явилась отрицанием того типа капитализма, который сложился в Западной Европе в XIX в. Окажись буржуазная Европа исторически привлекательной, мы, вероятно, преодолели бы иллюзии наших народников и марксистов — отсутствие гражданского общества, недостатки недемократической политической системы и др. Поэтому когда в Западной Европе социальные проблемы населения оказались решены, это вызвало у нас эрозию коммунистической идеологии, а потом и крах СССР.
Методология для оценки
Наряду с теорией исторического процесса важную роль в оценке исторических явлений играют методологические принципы. Прежде всего, принцип объективности и принцип историзма.
В течение многих десятилетий советская историческая наука развивалась вне общемировых научных тенденций. Проблема истинности гуманитарных знаний не возникала, поскольку их основу составлял марксизм, который, как считалось, позволяет понять весь механизм развития человечества.
На самом деле гносеологические возможности гуманитарных знаний ограниченны. Абсолютное знание возможно лишь в математике, где существует логически обоснованная система доказательств. В области же естественных наук этот уровень уже не достижим. И в роли научной теории выступает принятая большинством научная гипотеза [5]. В гуманитарных науках, изучающих бесконечно более сложный уровень организации материи, любое научное знание не является окончательным [6]. D этих условиях мы позволяем себе иметь собственные пристрастия.
Как отмечают А.М. Новиков и Д.А. Новиков, существует традиционное представление, будто научные выводы — результат обобщений, целиком относящихся к науке. В действительности не меньшую долю в них составляет мировосприятие исследователя [7].В отличие от методологии естественных наук, методология наук гуманитарных в максимальной степени субъективна. Она зависит от изменений в культуре, мировоззрении общества, иерархии его ценностных ориентаций[1].
От советской исторической науки современные историки унаследовали не свойственные науке функции политической критики. Уже в начале 1990-х гг. мы изменили свое отношение к царям и многим сановникам, стали объективно оценивать консерватизм как течение политической мысли. И обрушились на всех советских руководителей, перечеркивая в их политике какую-либо логику и историческую предопределенность. Естественная для советского периода (когда в качестве методологической основы существовал только марксизм и требовалось обосновать ошибочность всех остальных политических систем) критическая заостренность по инерции сохраняется и сегодня. Хотя власть этого уже 20 лет не требует.
Конечно, дать адекватный реальности политический анализ историкам сложно. Историк и представитель власти думают по-разному. Историк к государственной практике отношения не имеет и в силу закрытости для современников документов органов исполнительной власти о настоящем в полной мере не знает. И в демократических обществах политики редко полностью раскрывают мотивы своих действий. Не случайно даже там правительственные документы остаются в спецхранах десятки лет.
Пример
Англия и в обозримом будущем не собирается рассекречивать материалы своего МИД за 1940 г. Тем более сложно понять мотивы действия власти в странах, где политика не была публичной. Лишь в годы гражданской войны большевики, в силу сложности политического положения, проводили значительную идеологическую работу, доказывая свою политическую правоту и пытаясь объяснить практически каждый свой шаг.
Власть, в отличие от историка, владеет максимально полной политической, социальной, экономической и прочей информацией. И разумеется, любой политик действует исходя из каких-то своих представлений. Но все-таки, действия опытного политика всегда прагматичны, они направлены на решение конкретной проблемы, тогда как позиция ученого опирается на абстрактные обобщения итогов развития собственной страны, а еще хуже — чужой. Такой была критика российскими либералами самодержавного политического режима во второй половине XIX—начале XX в. Голоса сомнения в правильности этой критике практически были не слышны.
В 1902 г. правовед Н.О. Куплеваский писал: «В течение всего XIX века наши государствоведы в своих сочинениях всегда подчеркивали оригинальность нашего монархического принципа, разбирали его историю, но не пошли впереди его, не дали ему указаний для самостоятельного развития и даже не сошлись на одной общей формулировке понятия нашего строя» [8]. Годы шли, а положение не менялось. И в 1912 г. другой правовед — П.Е. Казанский — с грустью констатировал: «Власти российского монарха должен был бы быть посвящен ряд трактатов, между тем у нас даже нет ни одной специальной брошюры» [9].
Заключение
Оценивая деятельность правительств, мы берем на себя не свойственную историкам функцию — судьи. При этом руководствуемся современной политической обстановкой, а еще хуже — пристрастиями. Но оставляем в тени анализ условий, в которых правительства принимали свои решения. Владея знанием итогов реализации правительственных решений, исторического развития в целом, мы позволяем себе научный снобизм, упрекая правительства за сделанные ошибки. Между тем, зачастую действия правительств совсем не ошибочные, хотя решение одних проблем порождает новые.
Пример
Правительство Александра II великими реформами 1860—1870-х гг. создало социально-политические условия для экономического скачка, правительство Александра III (в лице Бунге, Вышнеградского, Витте) это развитие воплотило в жизнь. Но в результате быстрой трансформации общества, началась его маргинализация, все социальные слои и группы в начале XX в. оказались в состоянии психологического дискомфорта. Это вызвало революцию 1905—1907 гг. — социальный взрыв в условиях экономического подъема.
Зная об исторической непредсказуемости, мы не должны нарушать принцип историзма. Анализировать надо не столько итоги (хотя от этого никуда не уйти) сколько проблему, которую решало правительство и средства, которые оно имело для этого решения. Нарушение принципа историзма проявляется и в другой крайности — забвении тысяч революционеров. На них незаслуженно ложится тень ответственности за будущие ошибки.
Между тем, все они герои, пытавшиеся нащупать пути преодоления социальной несправедливости и действовавшие в соответствии с возможностями своего времени. Всех их вела «непреодолимая ненависть ко всякому рабству и ко всякому произволу» (А.И. Герцен). И эта позиция, революционный романтизм и политические иллюзии должны отзываться в нас благодарной памятью.
Таким образом, нынешнее положение истории в высшей технической школе может быть улучшено в рамках данных часов за счет кропотливой научно-методической работы. И более того, именно на этом направлении должны быть сосредоточены наши усилия.
Литература
1. Разработка и апробация метода теоретической истории. — М., 2001; Турчин П.В . Историческая динамика. На пути к теоретической истории. — М., 2007; Коротаев А. В., Комарова Н. Л., Халтурина Д. А. Законы истории. Вековые циклы и тысячелетние тренды. Демография, экономика, войны. —М., 2007.
2. Розов Н.С. Историческая макросоциология, основные направления исследований и типы моделей. // Общественные науки и современность. —2009. — № 2. — С. 151—161.
3. Чурбанов В.Б. Третья дума: драма реформизма // Российская Федерация сегодня. — 2005. — № 24.
4. Медушевский А.Н. Мнимый конституционализм и бонапартистская модель власти в России [URL] http://www.svobodanews.ru/content/transcriptJ
5. Кокошкин Ф.Ф. Русское государственное право. — М., 1908; Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Т. 1—4. — М., 1910—1912.
6. Баюк Д., Cергеев А. Почему мы доверяем науке? [URL] http://www.humanism.su/ru/articles.phtml-num=000530
7. Новиков А.М., Новиков Д.А. Предмет и структура методологии [URL] http://www.methodolog.ru/method.htm
8. Куплеваский Н.О. Русское государственное право. — Харьков, 1902. С. 123,
9. Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. — Одесса, 1913. С. 37; Котляревский С.А. Юридические предпосылки русских Основных Законов. — М., 1912. С. 140, 142, 155.
[1] Производимая историками продукция является не «чистым», а социально обусловленным знанием. Более того, наука это форма восприятия мира одной из его интеллектуальных субкультур — ученых. В этом плане выводы гуманитариев несут в себе субъективные черты и ограниченны. Наиболее ярко это проявляется в анализе политических процессов.
.png)
